Игра теней - Страница 40

* * *

По дороге к южному выезду из города мы остановились у рынка под открытым небом.

Могаба послал пару своих лейтенантов за различными припасами. Тут Гоблин расквакался, едва не заходясь от негодования, – Одноглазый настропалил бесенка держаться за его спиной, передразнивая каждое слово и жест. Вот и сейчас бес тащится за Гоблином, изображая глубокую задумчивость на лице. Масло с Ведьмаком и Шандалом утрясают детали сложного спора, в результате которого большие деньги должен выиграть тот, кто точнее всех угадает время определенного Гоблинова контрудара. Трудность заключалась в определении, что же считать определенностью.

Одноглазый обозревал происходящее с кроткой улыбкой на губах. Он был весьма доволен собой. Он уверен, что наконец-то утвердил свое первенство. Нары стояли вокруг по-военному угрюмые, однако слегка озадаченные тем, что прочие выказывали куда меньше дисциплинированности – то есть держались как обычно. Ранее, на реке, у них не было случая разочароваться в нас.

Одноглазый подкатился ко мне:

– Эти люди опять на нас кисляк мочат. Теперь я всех вычислил. Четверо мужчин и женщина.

– Окружить и взять. Посмотрим, что у них на уме. Где Сопатый?

Одноглазый показал на него и исчез. Приблизившись к Сопатому, я заметил пропажу дюжины своих. Одноглазый желал работать наверняка.

Я приказал Сопатому объяснить Могабе, что нам все же не полгода воевать, к чему столько запасов? Достаточно на раз или два, пока не минуем Порог. Он заболтал в обе стороны. Могаба героически боролся с диалектом Самоцветных Городов, который уже начал осваивать. Умом и сообразительностью он не был обделен. Мне он нравился. Мыслил он достаточно гибко, чтобы понимать: за двести лет легко могли возникнуть две различные версии Отряда. И, соответственно, старался отнестись к нашей без предубеждений.

Как и я сам.

– Эй, Костоправ! Иди сюда!

Явился Одноглазый, ухмыляясь, словно опоссум, волокущий домой добычу. Добычей оказались трое мужчин помоложе, причем двое из них были белыми, и все – весьма обескуражены. Женщина – здорово разозленная. И старик, точно спящий на ходу.

Я смерил взглядом белых, снова задаваясь вопросом: какого дьявола им здесь понадобилось?

– Есть им что сказать в свою защиту?

Подошедший Могаба задумчиво осмотрел черного.

Тут выяснилось, что женщине, безусловно, есть что сказать, да еще как! Белый с волосами потемнее слегка поник духом, но прочие лишь ухмылялись.

– Проверим их на разных языках, – сказал я. – Наши знают почти все северные наречия.

Откуда ни возьмись, выскочил Жабомордый:

– Попробуй на розеанском, начальник! Нутром чую.

Затем он что-то протарахтел, обращаясь к старику. Тот подскочил едва ли не на фут. Жабомордый захрюкал от смеха. Старик взирал на него, словно на привидение.

Прежде чем я успел спросить, чем это он так вербально уязвил старца, блондин заговорил по-розеански:

– Вы – Капитан этой части?

Я понял его, однако мой розеанский, много лет пролежавший без дела, здорово заржавел.

– Да. Каких языков еще знаешь говорить?

Он попробовал еще пару. Форсбергский его оказался паршивеньким, но лучше моего розеанского.

– Что за дьявольщина с вами, ребята?

Тут же он пожалел о сказанном.

Я взглянул на Одноглазого. Тот пожал плечами.

– О чем ты говоришь? – спросил я.

– Э-э… О вашем сплаве по реке. Вы совершили невозможное. Года два до вас никто не мог пробраться. Я, да Корди с Ножом – мы были из последних.

– Нам просто повезло.

Он нахмурился. Он слышал, что рассказывали наши матросы.

Глава 22. Таглиос

Добравшись до реки, мы поплыли ко Второму Порогу. Обгонявшие нас разносили вести о нашем возвращении. Идон, длинный и узкий обрывок настоящего города, оказался городом призраков. Живых душ там набиралось едва ли с дюжину. И это было еще одно место, где Черный Отряд до сих пор помнили. Внутреннего покоя это не прибавляло.

Что же наша братия им такого сделала? Летопись изрядно распространялась о Нежных Войнах, но не упоминала ничего, что могло бы ужасать потомков, переживших их.

За Идоном, пока искали шкипера, набравшегося бы духу отвезти нас на юг, я велел Мургену поднять знамя над лагерем. Могаба, подходя к делу со своеобычной серьезностью, окружил наш бивак рвом и слегка укрепил оборону. А я тем временем взял лодку, переправился через реку и поднялся на холмы, к развалинам Чон Делора. Там, в полном (если не считать ворон) одиночестве, я целый день скитался по этому весьма популярному мемориалу мертвой собаки и все думал: какие же люди служили в Отряде в прежнее время?

Подозрения, что они не многим отличались от меня, внушали опасения. Захваченные ритмом походного марша настолько, что свернуть в сторону просто не могли…

Летописец, описывавший эпическую борьбу, имевшую место в те времена, когда Отряд служил Болибогу, написал множество всякого, порою уж слишком увлекаясь сиюминутными подробностями, но почти ничего не сказал о людях, с которыми нес службу бок о бок. Большинство солдат упоминалась лишь в списках выбывших.

Впрочем, и меня упрекали в подобном. Мне часто говорили, что я – если и позабочусь упомянуть кого в отдельности, то только в списках погибших. И в этом, может быть, есть правда. А может, просто больно писать о тех, кого пережил. Даже о просто ушедших – и то больно. Отряд – это моя семья. Теперь – почти что мои дети. Моя Летопись – памятник им, а мне – повод выговориться. Но, даже сам будучи ребенком, я мастерски глушил и скрывал свои чувства…